«Я складываю эту историю, словно мозаику». Родные жертв Бабьего Яра о памяти и установке памятников
79 лет назад в Бабьем Яру немцы, оккупировавшие тогда Киев, начали расстреливать евреев. Позже — пациентов психиатрических больниц, ромов, советских военнопленных и украинских националистов. По разной информации, в Бабьем Яру убили от 70 до 200 тысяч человек.
В мире есть более 60 музеев Холокоста, самый известный среди них — Национальный мемориал Катастрофы и героизма «Яд Вашем».
В Киеве с 2016 года на частные пожертвования строят Мемориальный центр Холокоста «Бабий Яр». К концу года его команда должна представить концепцию мемориала. К ее предыдущей версии, которую разрабатывал художественный руководитель проекта, российский режиссер Илья Хржановский, уже были вопросы. В частности, потому, что согласно черновому варианту его концепции, посетители мемориала станут участниками психологических экспериментов. Они будут ходить по лабиринтам музея, его элементы будут оказывать на них «сильное эмоциональное воздействие», им постоянно нужно будет делать «этический выбор».
Журналистка hromadske Олеся Бида и фотограф Анастасия Власова встретились с родственниками тех, кто погиб в Бабьем Яру или спасся от расстрелов. Родственники рассказывают истории, которые было не принято рассказывать даже в узком кругу семьи. О памяти и том, как она постепенно теряется. О том, как они через поколения ищут ее, сохраняют и чтят.
Владимир Проничев о своей маме Дине Проничевой
Владимир живет в одном из спальных районов Киева. Он давно не работает, но в разговор проводит в своем маленьком кабинете. В нем фортепиано, тренажер, компьютер, награды, фотографии и множество мелочей на полочках. Над стареньким диваном висит портрет молодой женщины, матери Владимира — Дины Проничевой. В 1941-м она спаслась от расстрелов в Бабьем Яру, а в 1946-м выступила свидетелем на Киевском процессе, после которого казнили нескольких немецких офицеров.
«Мама очень не любила об этом рассказывать. О том, что в меня, двухлетнего мальчика, стреляли немцы, чтобы выманить ее из дома, я узнал в пятнадцать лет от соседки. Она тогда меня спасла — выменяла у немцев на золотое кольцо».
В 1941-м Дина Проничева жила вместе с семьей в Киеве, на улице Воровского. Ее родственники, отец, мать и сестра, жили неподалеку, на Тургеневской.
28 сентября в городе повсюду развесили приказ о том, что на следующий день евреи должны прийти на угол Дегтяревской с теплой одеждой и ценными вещами. Родственники Дины в надежде, что их будут эвакуировать, собрали вещи и ушли. Дина отправилась вместе с ними, чтобы проводить в путь. Полуторагодовалый Владимир с сестрой Лидой остались дома.
«Мама вырвалась вперед, чтобы посмотреть, что там происходит, куда же людей сгоняют. Она поняла, что евреев всех вместе собрали не ради эвакуации. У них отбирали драгоценности, теплые вещи и документы и сортировали их. Затем гнали дальше, били, заставляли раздеваться и расстреливали».
Мать крикнула Дине, чтобы та спасалась. Дина выбросила паспорт, где была указана ее национальность, и сказала полицейскому, что она — украинка и попала сюда случайно.
Ей предложили подождать до вечера. Мол, тогда отпустят домой. Дина слышала, как у матерей отбирали детей и бросали их в овраг, слышала выстрелы, крики, плач. Вечером приехал немецкий офицер и приказал расстрелять всех свидетелей, даже не евреев.
Владимир включает на компьютере черно-белое видео Киевского процесса 1946 года. На нем свидетельствует Дина Проничева.
«Нас не раздевали, уже было темно. Нас повели и выстроили на очень маленьком выступе, на котором можно было едва удержаться. Начали всех расстреливать. Я закрыла глаза, сжала кулаки, напрягла все мышцы и бросилась вниз до выстрела. Мне казалось, что я летела целую вечность. Упала на трупы. Через некоторое время, когда стрельба закончилась, услышала, что немцы спускаются вниз, в овраг, и добивают всех, кто стонет. Я лежала тихо, не шевелилась. Боялась себя выдать. Я чувствовала, что здесь мне конец».
Тела начали засыпать землей. Дина задыхалась, но не шевелилась. В конце концов решила: лучше пусть ее расстреляют, чем похоронят живым. Начала выбираться из-под земли. Ползти было опасно, потому что немцы светили фонариками сверху и добивали еще живых.
«Я была очень осторожной. Мне удалось доползти до одной из стен оврага и с трудом выбраться на гору
«С этого момента Дина начала скрываться. В 1942-м ее с мужем Виктором арестовало гестапо. Его расстреляли, а женщину спас полицейский, который оказался партизаном.
Дина работала в театре в Белой Церкви. После освобождения Киева она вернулась домой и начала искать детей, которых забрали в детдома.
В 1946-м Дина Проничева выступила на Киевском процессе. Через двадцать лет, в 1968-м — в Дармштадте, в Германии, где проходил суд над бывшими членами зондеркоманды 4а, которые избежали приговора на Нюрнбергском процессе. Тогда их адвокаты хотели услышать живых свидетелей расстрелов в Бабьем Яру, надеясь, что таких нет.
«Ей было тяжело там находиться, ее едва уговорили туда поехать. С ней постоянно была охрана, КГБшники. Она — единственный человек, который своими глазами видел весь тот ужас в Бабьем Яру».
Семерых офицеров приговорили к срокам от четырех с половиной до пятнадцати лет заключения.
Всю жизнь Дина работала в кукольном театре. Владимир тоже хотел стать актером, но мама была против. Он работал на заводе, лаборантом в институте, служил на Байконуре в ракетном училище, где выводил в космос лунные исследовательские станции. В 1968 вернулся в Киев, чтобы ухаживать за тяжело больной мамой.
В 1977 году Дина умерла от рака почек.
Владимир подробно рассказывает историю своей мамы, отмечая все детали. Их он знает из книги Анатолия Кузнецова «Бабий Яр» и из выступления матери на процессе. Сыну о расстрелах и о том, как потом скрывалась, она почти не рассказывала.
«Мамину историю я узнал, когда был взрослым. Что-то она рассказывала сестре, я часто слышал всхлипы из их комнаты. Много рассказывала моей жене, которая ухаживала за ней в последние дни. Внуки знают об этой истории, но вопросов никаких не задают».
Артур Рудзицкий о прадеде, его дочери и внучке из семьи Фаерманов и о прабабушке и деде из семьи Вайсблатов
«Вы представляете, несколько недель назад я случайно нашел среди документов письмо. В нем говорится, что моего прадеда расстреляли 11 октября, — Артур Рудзицкий достает из файла желтую бумажку, сложенную треугольником, осторожно разворачивает ее. — Вот что наша родственница в 1944-м пишет из освобожденного Житомира в эвакуацию в Самарканд: “Дорогая Рахиль, 11 октября прошло три года, как твоего отца схватили на улице гитлеровцы и вместе с другими несчастными расстреляли в Бабьем Яру”».
Мужчина, о котором идет речь в письме, Бер Фаерман, не успел выехать из Киева с началом войны. Вместе с дочкой Фанни и семилетней внучкой Лялей их расстреляли.
Неделями ранее расстреляли еще одну женщину — Гитл Вайсблат и ее племянника Эмиля Вайсблата. Все они — родственники украинского издателя и историка литературы, правнука главного киевского раввина с 1902 по 1925 год Нухима Вайсблата, Артура Рудзицкого.
Мужчина рассказывает, что с детства знал об этой семейной трагедии, впрочем, устанавливать точные факты начал не так давно. В частности, из немецких архивов выяснил, что только один из дядей его матери погиб в Бабьем Яру. Другой умер в плену в 1942 году. Он по крупицам собирает и исследует источники с дореволюционных времен.
«Я складываю эту историю, словно мозаику. Исследую оставшиеся документы. Родные редко что-то рассказывали. За последние десять лет, как открыли доступ к архивам, я узнал гораздо больше».
Артурпоказывает фотографию 1927 года, которую сделали в Новограде-Волынском. На ней семья Фаерманов и его годовалый отец.
«Мой прадед, Бер Фаерман, которого расстреляли, был состоятельным человеком. Всем своим детям он дал хорошее образование. Мог уехать за границу, но остался и погиб».
На другой фотографии в книге с трактатами главного раввина Киева его прабабушка — расстрелянная Гитл Вайсблат.
Остальные родственники, говорит он, тоже могли пострадать, но они были в эвакуации.
«Для немцев не было разницы, что это за люди. Евреев расстреливали просто за их национальность. Мама с родителями уехала в Ташкент. Так что жить было не на что, дед продавал часть своей художественной коллекции, которую успел вывезти. На сайте художественного музея в Ташкенте о некоторых картинах до сих пор пишут “куплена у Вайсблата в 42-м году”».
Когда в 1943-м семья собралась возвращаться в Киев, выяснилось, что на это требуется разрешение. А их дом, что был напротив театра имени Ивана Франко, сгорел. Через два года они все же переехали в коммунальную квартиру.
Погибшие в Бабьем Яру, говорит Артур не были героями. Они — жертвы, о которых редко вспоминают даже в семейном кругу, потому что это до сих пор незаживающая рана.
«В Киеве за все это время не создали места, где родные могли бы оплакать погибших. Место гибели моих родных — это огромная братская могила, где указаны их имена. Мне сложно психологически осознавать, что мне некуда прийти и подумать. Бабий Яр, где мамы гуляют с колясками и играют дети, не способствует размышлениям и памяти».
Александр Медяновский о своей прабабушке Хае-Суре Штивельбанд, ее дочери Фране и внуках Жене и Вове
«Я всегда знал, что мою прабабушку расстреляли в Бабьем Яру, но историю частично восстановить мне удалось только этим летом», — рассказывает 49-летний киевлянин Александр.
У него есть всего лишь одна фотографию своей погибшей прабабушки, он не ходит в Бабий Яр и не считает, что для чествования погибших нужно возводить памятники.
Впрочем, историю своей прабабушки он начинает с длинной паузы. На его глазах постепенно собираются слезы.
Прабабушка Александра, Хая-Сура Штивельбанд, была родом из Житомира. Ее муж, Лейзер Мотье Штивельбанд, служил в царской армии и за это получил право выехать из-за черты оседлости и поселиться в Киеве. Семья жила в центре города, на бывшей улице Фундуклиевской, где ныне расположен ЦУМ.
Хая-Сура, которую все называли Кларой, была домохозяйкой.
«Я не знаю, сколько ей было лет на момент расстрела. Но прадед родился в 1870-м. Наверное, где-то в это же время — и она».
Накануне расстрелов Хая-Сура была в Москве, где ухаживала за внучкой Ритой.
В июле 1941 года она решила вернуться домой в Киев к дочери Франи, которая одна воспитывала детей.
«Есть события, которых могло бы не быть. Но они случились», — коротко резюмирует Александр.
В сентябре Хаю-Суру вместе с дочерью и ее детьми, Женей и Вовой, расстреляли в Бабьем Яру. Одного из мальчиков убили по дороге в Бабий Яр, когда тот пытался убежать.
Бабушка Александра с сестрой на тот момент были в эвакуации.
«Бабушка мне мало рассказывала о тех временах. Мы знали об этой трагедии. Но это не было какой-то иконой. Мы были обычной советской семьей. Помню только, что в сентябре мы всегда ходили в Бабий Яр. Я не знал, что это за место. Ну и там этого Бабьего Яра… памятники и больше ничего. Люди туда приходили, потому что память теплилась».
Когда Александру было пять лет, его бабушка умерла. С ней — и все воспоминания о Хае-Суре.
«Ребенком ты не воспринимаешь эти события как трагедию. К тому же, я никогда не видел этих людей», — говорит он.
В шестом классе Александр прочитал книгу Анатолия Кузнецова о Бабьем Яре, позже учитель истории рассказывал на уроках о Холокосте.
Четыре года назад мужчина решил найти информацию о своем деде, который был на партийной должности, работал в «Красном кресте» и погиб в лагере. Александр ходил в городской и областной архивы, но никакой информации не было.
«Потом я увидел в интернете проект Мемориального комплекса Холокоста Бабий Яр “Имена”, где была фамилия Штивельбанд, и начал искать через открытые источники».
Александр связался со своими родственниками, которые живут в разных странах мира. Заодно выяснил, что у него есть троюродный брат, который живет в Германии. Он собрал генеалогическое древо семьи, которое берет начало с Хаи-Суры.
«Я создал чат для нас всех, родственников, отправлял туда информацию, какую находил. Мои дяди тоже присоединились к поискам. А некоторые вообще не реагировали на сообщения. Если бы мы начали спрашивать лет тридцать назад, то знали бы гораздо больше».
Александр говорит, что для чествования памяти жертв Бабьего Яра не обязательно создавать ритуальное место с памятниками. Важна культурная основа, которая «входит в умы нынешних и будущих поколений».
Своему 23-летнему сыну Александр сдержанно рассказывает об этой семейной истории.
«Дополнительных вопросов он не задает. Для меня это ценно, потому что это память моей семьи. К этому я пришел постепенно».
Олеся Бида, Анастасия Власова, hromadske
